Жека сидит на корточках и роется в нижнем отделе чехословацкой стенки. На его руках — кондитерские перчатки. Не обнаружив ничего, кроме слежавшихся подшивок советских литературных журналов, Жека со вздохом садится на потрёпанный диван, поверх которого накинут клетчатый плед. Жека с презрением осматривает пыльный ковёр, старомодный лакированный стол и жёлтые занавески с повторяющимся узором. За окном раздаётся полицейская сирена, которая становится всё громче. В комнату вбегает перепуганный ТОЛИК. Он держит в руках золотые запонки (он, как и Жека, в кондитерских перчатках).

Жека встаёт с дивана и подходит к окну, осторожно выглядывая из-за занавески. Во двор въезжает полицейская легковушка и микроавтобус ОМОНа. К окну подбегает Толик. У него начинается нервный тик.

Во дворе двое бойцов ОМОНа подходят к деду, сидящему на лавочке, и переговариваются с ним. Дед активно машет руками. Толику кажется, что он показывает на окно их квартиры. Толик отшатывается. Он нервно кружит по комнате, садится на диван, встаёт, снова садится, общипывает и без того чахлое денежное дерево.

Когда во дворе завыла полицейская сирена, Галина Юрьевна, привыкшая к спокойной пенсионерской жизни и телевизионным ЧП, вздрогнула — от испуга, что ЧП могло произойти вплотную к её дому. Она читала в новостях, что по городу гуляет охолощённый калаш, который стреляет в воздух то на свадьбе, то на разборках между приблатнёнными парнями, подруги которых въехали одна в другую. Но не может же калаш выйти погулять средь бела дня? Времена всё-таки уже не те. Или те?

Когда в громкоговоритель объявили: «Жильцам не подходить к окнам! Не подходить к окнам!» — Галина Юрьевна подошла к окну.

Бойцы ОМОНа, не сумев словами убедить деда покинуть лавочку, учтиво берут его под руки и куда-то аккуратно отволакивают. Во двор въезжает пожарная машина. Следом за ней — две кареты скорой помощи.

Галине Юрьевне было обидно, что на неё как будто возлагают часть вины, хотя она всегда жила по совести: даже когда разваливали металлургический комбинат, она, будучи замначальника отдела снабжения, не поимела с этого ни тонны вольфрама! Галине Юрьевне было обидно, что ей пренебрегают.

Стыл кофе. Таял тирамису. Анька и Вика листали Tinder. Мужчин категорически не хватало. Ну, не вообще мужчин, а тех, которых надо. Того единственного, если угодно. О мужчинах говорили на перекусах в студенческой столовке, за бокалом игристого пятничным вечером, за порцией картошки фри в круглосуточной бургерной после ночного заезда по барам. Мужчины стали главной кухонной темой, вытеснив из посиделок юношескую дурь про международные отношения — в смысле, межгосударственные. На уровне межличностном отношения эпизодически обсуждались.

Её пугливая соседка остановилась на полпути: «А вдруг оштрафуют?» — подумала она.

«А вдруг мошенники?» — подумала Галина Юрьевна. Если они притворяются банковскими служащими и честными сотрудниками Почты, почему бы им не сымитировать правоохранителей?

Галина Юрьевна не так давно имела печальный опыт с мошенниками. Три месяца назад у неё украли тридцать пять тысяч рублей: уветливая почтальонша-болтушка подсунула ведомость, в которой Галина Юрьевна расписалась о получении компенсации за перелёт на юга, но саму компенсацию не получила, а когда хватилась, было уже поздно. Почтальонша сбежала с её деньгами. Обращения, направленные и в Почту, и в Пенсионный фонд, затерялись в кабинетах.

Она опять осталась один на один с портретом президента — и печально посмотрела ему в глаза. И то ли толстые стёкла её очков исказили портрет, то ли президент действительно легонько ей улыбнулся и заступнически кивнул, — Галина Юрьевна почувствовала, что она не одна. Она почувствовала, что вправе действовать решительно.

Из кабинета начальства сотрудница вернулась весёленькая, с тарелкой пряников.

Галина Юрьевна и без пряника была сыта по горло. Она ещё разок глянула на президентский портрет — и высказалась наконец, громко, чтобы притаившееся за стенкой начальство услышало: «Или вы возвращаете мне деньги, или я иду в ПРОКУРАТУРУ!»

На слове «прокуратура» повеселевшая сотрудница маленько погрустнела, а Галина Юрьевна, как будто даже выросшая за время своей короткой, но решительной речи, снова превратилась в сухонькую старушку с палочкой. Она махнула ей напоследок — и вышла вон. Удивительным образом палочка указала на окно, в котором, за спиной площадного Ленина, виднелось здание городской прокуратуры.

Теперь, высовываясь из окна своей квартиры, Галина Юрьевна наблюдала за дворовой кутерьмой.

Полицейские бегали с красно-белой лентой и обвязывали ей тополя, а из детского сада напротив экстренно эвакуировали детей.

Она перевела взгляд на детсадовскую песочницу и увидела в её центре большое бурое пятно — мохнатого плюшевого медведя.

Бесхозную игрушку, появившуюся после тихого часа из ниоткуда, обнаружила бдительная нянечка. Толстое медвежье брюхо вызвало у неё оправданную тревогу. Она сообщила в ответственные органы — и понеслось.

Вот ведь бывает: Анька не проходила никаких марафонов желаний (в её возрасте к ним ещё даже не прицениваются), но Вселенная отреагировала на её запрос мгновенно.

В дверь позвонили.

Анька спокойно сливала кипячёную воду в кувшин, когда порог её квартиры переступил ОМОНовец Алексей — просто Алексей. Он в двух словах объяснил цель визита и аккуратно отодвинул с пути опешившую Вику.

Когда Алексей с автоматом наперевес вошёл в кухню, окна которой выходили на песочницу и были идеальной огневой точкой, раздался испуганный взвизг.

Могла ли Анька подумать, что через каких-нибудь пять минут после её искреннего, сердечного воззвания брутальный, решительный и ответственный мужчина с принципами уложит её в кровать, но она в этот момент будет в отключке?

Жека идёт к двери и смотрит в глазок. Он крепко сжимает кулак — так, что ногти больно впиваются в ладонь и продырявливают кондитерскую перчатку. В метре от него, с другой стороны двери, проходит ОМОНовец с автоматом. Толик в это время запирается в ванной и подставляет голову под холодный душ. Он плачет. Когда ОМОНовец проходит мимо, вверх по лестнице, Жека испытывает катарсис и сползает по стенке на обувницу. Немного выдохнув, он идёт в ванную.

Толик открывает дверь. Жека входит в ванную, хватает с сушилки для полотенец мужские семейные трусы и бросает их Толику.

Жека и Толик возвращаются в большую комнату и садятся на диван. У Толика дёргается теперь не только глаз, но и правая нога. Жека спокоен. Он продолжает изучать чехословацкую стенку. Его взгляд привлекает ключик, торчащий из дверцы со стеклом. За стеклом стоят книги.

Жека подходит к стенке, поворачивает ключ, открывает дверцу и достаёт книгу. Жека листает прижизненное издание Гоголя, после чего вытаскивает из кармана мобильный. Жека гуглит стоимость «Вечеров на хуторе близ Диканьки» 1842 г. издания.

Толик и Жека ошарашенно переглядываются. Толик достаёт ещё пять антикварных книг и выкладывает их на стол.

Жека выходит в коридор и возвращается с трубкой домашнего телефона. Он открывает меню, находит номер, после чего утыкается в экран своего мобильного. Жека регистрирует аккаунт на AVITO на имя Дмитрия Аркадьевича Друнина, заведующего кафедрой всемирной литературы в городском пединституте, дипломы и сертификаты которого лежат поверх пыльных подшивок литературных журналов. Жека фотографирует книги, прикрепляет снимки к объявлению и начинает букинистический бизнес.

Задачей Алексея было ликвидировать угрозу и восстановить покой во дворе, но, сам того не подозревая, он оказался в положении casus belli: пока он прицеливался к пузу плюшевого медведя, за его спиной назревал раздор.

Анька и Вика приняли подмигивание каждая на свой счёт.

Она была натура впечатлительная и уже воображала с Алексеем всё, что только может воображать порядочная девушка, которая готовит десерты дома. Вика хмыкнула: она покупала десерты в магазине, а на сладкое предпочитала другое. Точнее, она предпочитала, чтобы на сладкое предпочитали её. Алексей ей не то чтобы понравился, какой-то грубоватый и чересчур прямолинейный, но природное кокетство не унять.

Стыл кофе. Таял тирамису. Вика листала Tinder. Анька так не могла: она считала, что делать это за спиной Алексея равносильно предательству.

Галина Юрьевна разнервничалась. Её короткая речь в Пенсионном фонде возымела эффект: деньги нашлись, и сегодня их должна была принести новая почтальонша, но оцепление затянулось.

Где она, эта почтальонша? Не убежит ли, как её предшественница? А если уже убежала?

Ум Галины Юрьевны, за годы работы привыкший выстраивать сложные логистические цепочки, выстраивал сейчас сценарии бегства почтальонши. Будь Галина Юрьевна на её месте, она бы скрылась из города самым быстрым способом; можно даже из страны — до Китая рукой подать, а потом ищи её по чифанькам.

Интересно, ведётся ли в Пенсионном фонде какой-то учёт наличности? Номер, партия. А если почтальонша уже поменяла рубли на юани, то всё, с концами, получается.

Сердце как-то нехорошо стукнуло — и Галина Юрьевна стряхнула тревожные мысли. Она была атеисткой, икон в доме не держала, президентского портрета — тоже, поэтому посмотреть в глаза ради моральной поддержки и успокоения было некому. Тогда она позвонила подруге Любочке из соседнего дома. Любочка сходу вывалила на неё свою версию событий, затейливо перекрутив все дворовые сплетни, в которых мог фигурировать плюшевый медведь.

В момент, когда Любочка наконец поняла, что именно интересует подругу, Алексей нажал на спусковой крючок.

Раздался автоматный выстрел, и сразу же — ещё один, и ещё. Разлетелся в разные стороны песок, а синтепон из брюха расстрелянного медведя смешался в воздухе с тополиным пухом. Галина Юрьевна схватилась за сердце.

Жека и Толик сидят на диване. Звонит домашний телефон. Жека берёт трубку.

Во дворе раздаются автоматные выстрелы. Жека и Толик подбегают к окну. Они понимают, что времени торговаться нет.

Толик запихивает томик Гоголя за пояс и поправляет футболку, пытаясь понять по отражению в стеклянной дверце, насколько заметна кража.

Толик и Жека кладут антикварные книги в полиэтиленовый пакет, интеллигентно прикрывают за собой дверь профессорской квартиры и выходят из подъезда во двор, где царит суета. На них никто не обращает внимание. Толик и Жека выбрасывают пакет с мусором, выходят на проспект Мира и быстрым шагом проходят мимо остановки, к которой подъезжает автобус с профессором Друниным.

Галина Юрьевна проводила санитаров до лестничной площадки. Если бы не скорая, пригнанная во двор по нянечкиной тревоге, кто знает, чем бы всё закончилось. Всё-таки нервничать в её возрасте чревато, а так — оперативно оказали первую помощь.

Жизнь потихоньку возвращалась в привычное русло.

Анька слышала, что мужчины падки на лесть, поэтому решила польстить Алексею напоследок.

Всем стало немного неловко.

Галина Юрьевна по-пенсионерски внимательно осмотрела незнакомку и пришла к выводу, что всё в ней слишком хорошо для Лидиного сына-оболтуса.

Вика знала, что мужчины не понимают намёков, нот вместе с тем считывают женскую игривость. Если ей кто-то нравился, она никогда не говорила просто: «Ладно, давай выпьем кофе». Она говорила: «Кофе? Я хочу...»

Но Алексей был какой-то чересчур прямолинейный, поэтому Вика попыталась сообразить что-то среднее между намёком и буквальным волеизъявлением.

Стоило шагам медработников утихнуть, как раздалось лязганье замка. Дверь соседней квартиры открылась — и на площадку выглянула пугливая Лида, которая переборола страх быть оштрафованной и подбежала к окну, только когда раздались выстрелы.

Галина Юрьевна как стояла, так и присела на обувницу.