Пусть отболит, пожалуйста, скорей всё, что написано и сказано с тобою. Пусть смажет лоб невидимый елей — и голос назовёт меня рабою Божьей. Господи, прости. Бумага стерпит, даже если ложью я запятнаю девичьи стихи. Они меня на много лет моложе. Не знаю, почему такая дрожь. Я до сих пор греха не убоялась, моя душа с бесстыжей наготой к твоей душе под утро прижималась бы, но кто-то бережёт; но что-то в нас, в тебе, во мне, над нами, я говорю с холодным потолком, я говорю с ночными небесами; я говорю — и все мои слова тебе, тебе, тебе; какая пошлость, какая честность в этой стыдобе, какая нежность в оголенной коже; скажи, что ты придёшь, и не приди, скажи, и я поверю; может, завтра; я столько раз ждала тебя внезапно — и столько раз всё падало в груди. А может, милосердный, добрый Отче, Он всё уже давно решил за нас. Но я по-прежнему теряюсь между строчек. Но я по-прежнему… Какой иконостас. И хор поёт. И девочка кружится. И свечки, а на улице — снежок. Я так давно хочу с тобой проститься, но не могу. Прости меня, Господь.