Тебе десять, мне — только исполнилось пять.
Ты повыше на целую пядь и хитрее на жизнь вперёд.
Май. До дома — часок с лишком, поворот, и ещё поворот.
Едешь рядом, давишь тугую педаль. Я иду пешком.
В рюкзаке — синтепоновый покемон, подарили на юбилей.
Горделивый велосипедный барон, как все мальчики — дуралей,
Говоришь: «А давай я тебя прокачу на багажнике до дверей,
Только ты мне за это отдашь Пикачу!» — и мы ссоримся на весь день.
«Сам катись!» Я игрушки не предаю — это как предавать друзей.
Друг, мне двадцать. Ты — старше на пять февралей.
Не срываем теперь шелковичных ветвей и зелёную алычу,
Не играем в прятки, не бьём сандалиями по мячу,
Не идём, как раньше, соседям кричать колядки.
Мы узнали, что жизнь не всегда выкраивается по плечу.
***
Когда мир сыплется, как пригоршня земли,
когда обжился прочно на мели,
душой поблёк и взглядом полинял,
есть счастье — счастье вспомнить про ключи,
которые когда-то потерял;
которые, вкруг шеи на шнурке,
в такт сердцу колотились по груди,
когда, сминая фантики в руке,
ты в прятки или в салочки водил.
Ныряя бомбочкой с просевшего мостка
на потемневшей в сумерках реке,
ты не заметил ни разрыв шнурка,
ни ключ, кольцом блеснувший вдалеке, –
на дне, среди заброшенных сетей,
он превратился в клад для тех детей,
что вечером пойдут нырять с мостка.
Есть счастье, простудившись на ветру,
прокляв весну и всех, кто солнцу рад,
расковырять карманную дыру,
засунуть руку глубже под подклад
и, до конечной шага не ступив,
нащупать пальцами забытый дубликат, –
должно быть, мама, отпуская жить,
вложила, чтоб напомнил путь назад,
когда надломишься под тяжестью Москвы.
Когда найдешь себя в молчании без сил,
— зачем вкус слов так травит и горчит,
как косточка зеленой алычи,
которую случайно раскусил? –
сожми в ладони мамины ключи,
возьми билет — и поезжай домой.
***
Всё не еду в южную слободу,
к тому морю, где воздух горше.
Только помню, что ветер иначе дул,
что нас было больше,
что в кульки из хрустящих газет,
согревая теплом своих рук,
развеселый абхазский дед,
сыпал мелкий фундук
за пятак. Это всё пустяк.
Позабыт и заброшен
Ребячий стяг из наволочки в василёк,
и навечно далёк денёк,
когда дикий пляж был бесхозен,
а значит — наш.
Мы потешные войны вели
и топили друзей-врагов
у косых берегов, на мели,
а горбатые спины дельфинов,
показавшись вдали, у буёв,
удивляли других, из чужих краёв.
Мне б в тогда.
Но я снова не еду домой.
Всё живу окромя, стороной,
и несведущим, словно ликбезы,
объясняю столичной порой,
зачем морю даны волнорезы.
2015 – 2016
Ты повыше на целую пядь и хитрее на жизнь вперёд.
Май. До дома — часок с лишком, поворот, и ещё поворот.
Едешь рядом, давишь тугую педаль. Я иду пешком.
В рюкзаке — синтепоновый покемон, подарили на юбилей.
Горделивый велосипедный барон, как все мальчики — дуралей,
Говоришь: «А давай я тебя прокачу на багажнике до дверей,
Только ты мне за это отдашь Пикачу!» — и мы ссоримся на весь день.
«Сам катись!» Я игрушки не предаю — это как предавать друзей.
Друг, мне двадцать. Ты — старше на пять февралей.
Не срываем теперь шелковичных ветвей и зелёную алычу,
Не играем в прятки, не бьём сандалиями по мячу,
Не идём, как раньше, соседям кричать колядки.
Мы узнали, что жизнь не всегда выкраивается по плечу.
***
Когда мир сыплется, как пригоршня земли,
когда обжился прочно на мели,
душой поблёк и взглядом полинял,
есть счастье — счастье вспомнить про ключи,
которые когда-то потерял;
которые, вкруг шеи на шнурке,
в такт сердцу колотились по груди,
когда, сминая фантики в руке,
ты в прятки или в салочки водил.
Ныряя бомбочкой с просевшего мостка
на потемневшей в сумерках реке,
ты не заметил ни разрыв шнурка,
ни ключ, кольцом блеснувший вдалеке, –
на дне, среди заброшенных сетей,
он превратился в клад для тех детей,
что вечером пойдут нырять с мостка.
Есть счастье, простудившись на ветру,
прокляв весну и всех, кто солнцу рад,
расковырять карманную дыру,
засунуть руку глубже под подклад
и, до конечной шага не ступив,
нащупать пальцами забытый дубликат, –
должно быть, мама, отпуская жить,
вложила, чтоб напомнил путь назад,
когда надломишься под тяжестью Москвы.
Когда найдешь себя в молчании без сил,
— зачем вкус слов так травит и горчит,
как косточка зеленой алычи,
которую случайно раскусил? –
сожми в ладони мамины ключи,
возьми билет — и поезжай домой.
***
Всё не еду в южную слободу,
к тому морю, где воздух горше.
Только помню, что ветер иначе дул,
что нас было больше,
что в кульки из хрустящих газет,
согревая теплом своих рук,
развеселый абхазский дед,
сыпал мелкий фундук
за пятак. Это всё пустяк.
Позабыт и заброшен
Ребячий стяг из наволочки в василёк,
и навечно далёк денёк,
когда дикий пляж был бесхозен,
а значит — наш.
Мы потешные войны вели
и топили друзей-врагов
у косых берегов, на мели,
а горбатые спины дельфинов,
показавшись вдали, у буёв,
удивляли других, из чужих краёв.
Мне б в тогда.
Но я снова не еду домой.
Всё живу окромя, стороной,
и несведущим, словно ликбезы,
объясняю столичной порой,
зачем морю даны волнорезы.
2015 – 2016
Бандиты!
Женька, Танюшка, Алинка
Триптих I
наведи
***
Всё не еду в южную слободу,
к тому морю, где воздух горше.
Только помню, что ветер иначе дул,
что нас было больше,
что в кульки из хрустящих газет,
согревая теплом своих рук,
развеселый абхазский дед,
сыпал мелкий фундук
за пятак. Это всё пустяк.
Позабыт и заброшен
Ребячий стяг из наволочки в василёк,
и навечно далёк денёк,
когда дикий пляж был бесхозен,
а значит — наш.
Мы потешные войны вели
и топили друзей-врагов
у косых берегов, на мели,
а горбатые спины дельфинов,
показавшись вдали, у буёв,
удивляли других, из чужих краёв.
Мне б в тогда.
Но я снова не еду домой.
Всё живу окромя, стороной,
и несведущим, словно ликбезы,
объясняю столичной порой,
зачем морю даны волнорезы.
2015 – 2016
Всё не еду в южную слободу,
к тому морю, где воздух горше.
Только помню, что ветер иначе дул,
что нас было больше,
что в кульки из хрустящих газет,
согревая теплом своих рук,
развеселый абхазский дед,
сыпал мелкий фундук
за пятак. Это всё пустяк.
Позабыт и заброшен
Ребячий стяг из наволочки в василёк,
и навечно далёк денёк,
когда дикий пляж был бесхозен,
а значит — наш.
Мы потешные войны вели
и топили друзей-врагов
у косых берегов, на мели,
а горбатые спины дельфинов,
показавшись вдали, у буёв,
удивляли других, из чужих краёв.
Мне б в тогда.
Но я снова не еду домой.
Всё живу окромя, стороной,
и несведущим, словно ликбезы,
объясняю столичной порой,
зачем морю даны волнорезы.
2015 – 2016
Тебе десять, мне — только исполнилось пять.
Ты повыше на целую пядь и хитрее на жизнь вперёд.
Май. До дома — часок с лишком, поворот, и ещё поворот.
Едешь рядом, давишь тугую педаль. Я иду пешком.
В рюкзаке — синтепоновый покемон, подарили на юбилей.
Горделивый велосипедный барон, как все мальчики — дуралей,
Говоришь: «А давай я тебя прокачу на багажнике до дверей,
Только ты мне за это отдашь Пикачу!» — и мы ссоримся на весь день.
«Сам катись!» Я игрушки не предаю — это как предавать друзей.
Друг, мне двадцать. Ты — старше на пять февралей.
Не срываем теперь шелковичных ветвей и зелёную алычу,
Не играем в прятки, не бьём сандалиями по мячу,
Не идём, как раньше, соседям кричать колядки.
Мы узнали, что жизнь не всегда выкраивается по плечу.
***
Когда мир сыплется, как пригоршня земли,
когда обжился прочно на мели,
душой поблёк и взглядом полинял,
есть счастье — счастье вспомнить про ключи,
которые когда-то потерял;
которые, вкруг шеи на шнурке,
в такт сердцу колотились по груди,
когда, сминая фантики в руке,
ты в прятки или в салочки водил.
Ныряя бомбочкой с просевшего мостка
на потемневшей в сумерках реке,
ты не заметил ни разрыв шнурка,
ни ключ, кольцом блеснувший вдалеке, –
на дне, среди заброшенных сетей,
он превратился в клад для тех детей,
что вечером пойдут нырять с мостка.
Есть счастье, простудившись на ветру,
прокляв весну и всех, кто солнцу рад,
расковырять карманную дыру,
засунуть руку глубже под подклад
и, до конечной шага не ступив,
нащупать пальцами забытый дубликат, –
должно быть, мама, отпуская жить,
вложила, чтоб напомнил путь назад,
когда надломишься под тяжестью Москвы.
Когда найдешь себя в молчании без сил,
— зачем вкус слов так травит и горчит,
как косточка зеленой алычи,
которую случайно раскусил? –
сожми в ладони мамины ключи,
возьми билет — и поезжай домой.
***
Всё не еду в южную слободу,
к тому морю, где воздух горше.
Только помню, что ветер иначе дул,
что нас было больше,
что в кульки из хрустящих газет,
согревая теплом своих рук,
развеселый абхазский дед,
сыпал мелкий фундук
за пятак. Это всё пустяк.
Позабыт и заброшен
Ребячий стяг из наволочки в василёк,
и навечно далёк денёк,
когда дикий пляж был бесхозен,
а значит — наш.
Мы потешные войны вели
и топили друзей-врагов
у косых берегов, на мели,
а горбатые спины дельфинов,
показавшись вдали, у буёв,
удивляли других, из чужих краёв.
Мне б в тогда.
Но я снова не еду домой.
Всё живу окромя, стороной,
и несведущим, словно ликбезы,
объясняю столичной порой,
зачем морю даны волнорезы.
2015 – 2016
Ты повыше на целую пядь и хитрее на жизнь вперёд.
Май. До дома — часок с лишком, поворот, и ещё поворот.
Едешь рядом, давишь тугую педаль. Я иду пешком.
В рюкзаке — синтепоновый покемон, подарили на юбилей.
Горделивый велосипедный барон, как все мальчики — дуралей,
Говоришь: «А давай я тебя прокачу на багажнике до дверей,
Только ты мне за это отдашь Пикачу!» — и мы ссоримся на весь день.
«Сам катись!» Я игрушки не предаю — это как предавать друзей.
Друг, мне двадцать. Ты — старше на пять февралей.
Не срываем теперь шелковичных ветвей и зелёную алычу,
Не играем в прятки, не бьём сандалиями по мячу,
Не идём, как раньше, соседям кричать колядки.
Мы узнали, что жизнь не всегда выкраивается по плечу.
***
Когда мир сыплется, как пригоршня земли,
когда обжился прочно на мели,
душой поблёк и взглядом полинял,
есть счастье — счастье вспомнить про ключи,
которые когда-то потерял;
которые, вкруг шеи на шнурке,
в такт сердцу колотились по груди,
когда, сминая фантики в руке,
ты в прятки или в салочки водил.
Ныряя бомбочкой с просевшего мостка
на потемневшей в сумерках реке,
ты не заметил ни разрыв шнурка,
ни ключ, кольцом блеснувший вдалеке, –
на дне, среди заброшенных сетей,
он превратился в клад для тех детей,
что вечером пойдут нырять с мостка.
Есть счастье, простудившись на ветру,
прокляв весну и всех, кто солнцу рад,
расковырять карманную дыру,
засунуть руку глубже под подклад
и, до конечной шага не ступив,
нащупать пальцами забытый дубликат, –
должно быть, мама, отпуская жить,
вложила, чтоб напомнил путь назад,
когда надломишься под тяжестью Москвы.
Когда найдешь себя в молчании без сил,
— зачем вкус слов так травит и горчит,
как косточка зеленой алычи,
которую случайно раскусил? –
сожми в ладони мамины ключи,
возьми билет — и поезжай домой.
***
Всё не еду в южную слободу,
к тому морю, где воздух горше.
Только помню, что ветер иначе дул,
что нас было больше,
что в кульки из хрустящих газет,
согревая теплом своих рук,
развеселый абхазский дед,
сыпал мелкий фундук
за пятак. Это всё пустяк.
Позабыт и заброшен
Ребячий стяг из наволочки в василёк,
и навечно далёк денёк,
когда дикий пляж был бесхозен,
а значит — наш.
Мы потешные войны вели
и топили друзей-врагов
у косых берегов, на мели,
а горбатые спины дельфинов,
показавшись вдали, у буёв,
удивляли других, из чужих краёв.
Мне б в тогда.
Но я снова не еду домой.
Всё живу окромя, стороной,
и несведущим, словно ликбезы,
объясняю столичной порой,
зачем морю даны волнорезы.
2015 – 2016
Когда найдешь себя в молчании без сил,
— зачем вкус слов так травит и горчит,
как косточка зеленой алычи,
которую случайно раскусил? –
сожми в ладони мамины ключи,
возьми билет — и поезжай домой.
— зачем вкус слов так травит и горчит,
как косточка зеленой алычи,
которую случайно раскусил? –
сожми в ладони мамины ключи,
возьми билет — и поезжай домой.
***
Когда мир сыплется, как пригоршня земли,
когда обжился прочно на мели,
душой поблёк и взглядом полинял,
есть счастье — счастье вспомнить про ключи,
которые когда-то потерял;
которые, вкруг шеи на шнурке,
в такт сердцу колотились по груди,
когда, сминая фантики в руке,
ты в прятки или в салочки водил.
Когда мир сыплется, как пригоршня земли,
когда обжился прочно на мели,
душой поблёк и взглядом полинял,
есть счастье — счастье вспомнить про ключи,
которые когда-то потерял;
которые, вкруг шеи на шнурке,
в такт сердцу колотились по груди,
когда, сминая фантики в руке,
ты в прятки или в салочки водил.
Горделивый велосипедный барон, как все мальчики — дуралей,
Говоришь: «А давай я тебя прокачу на багажнике до дверей,
Только ты мне за это отдашь Пикачу!» — и мы ссоримся на весь день.
«Сам катись!» Я игрушки не предаю — это как предавать друзей.
Друг, мне двадцать. Ты — старше на пять февралей.
Не срываем теперь шелковичных ветвей и зелёную алычу,
Не играем в прятки, не бьём сандалиями по мячу,
Не идём, как раньше, соседям кричать колядки.
Мы узнали, что жизнь не всегда выкраивается по плечу.
Говоришь: «А давай я тебя прокачу на багажнике до дверей,
Только ты мне за это отдашь Пикачу!» — и мы ссоримся на весь день.
«Сам катись!» Я игрушки не предаю — это как предавать друзей.
Друг, мне двадцать. Ты — старше на пять февралей.
Не срываем теперь шелковичных ветвей и зелёную алычу,
Не играем в прятки, не бьём сандалиями по мячу,
Не идём, как раньше, соседям кричать колядки.
Мы узнали, что жизнь не всегда выкраивается по плечу.
Тебе десять, мне — только исполнилось пять.
Ты повыше на целую пядь и хитрее на жизнь вперёд.
Май. До дома — часок с лишком, поворот, и ещё поворот.
Едешь рядом, давишь тугую педаль. Я иду пешком.
В рюкзаке — синтепоновый покемон, подарили на юбилей.
Ты повыше на целую пядь и хитрее на жизнь вперёд.
Май. До дома — часок с лишком, поворот, и ещё поворот.
Едешь рядом, давишь тугую педаль. Я иду пешком.
В рюкзаке — синтепоновый покемон, подарили на юбилей.
Бандиты!
Женька, Танюшка, Алинка
Триптих I
нажми
Ныряя бомбочкой с просевшего мостка
на потемневшей в сумерках реке,
ты не заметил ни разрыв шнурка,
ни ключ, кольцом блеснувший вдалеке, –
на дне, среди заброшенных сетей,
он превратился в клад для тех детей,
что вечером пойдут нырять с мостка.
Есть счастье, простудившись на ветру,
прокляв весну и всех, кто солнцу рад,
расковырять карманную дыру,
засунуть руку глубже под подклад
и, до конечной шага не ступив,
нащупать пальцами забытый дубликат, –
должно быть, мама, отпуская жить,
вложила, чтоб напомнил путь назад,
когда надломишься под тяжестью Москвы.
на потемневшей в сумерках реке,
ты не заметил ни разрыв шнурка,
ни ключ, кольцом блеснувший вдалеке, –
на дне, среди заброшенных сетей,
он превратился в клад для тех детей,
что вечером пойдут нырять с мостка.
Есть счастье, простудившись на ветру,
прокляв весну и всех, кто солнцу рад,
расковырять карманную дыру,
засунуть руку глубже под подклад
и, до конечной шага не ступив,
нащупать пальцами забытый дубликат, –
должно быть, мама, отпуская жить,
вложила, чтоб напомнил путь назад,
когда надломишься под тяжестью Москвы.
Триптих II
Я начинаюсь в чёрт-те что творится,
С таких времён, что господи избавь,
но я не помню траурные лица
и лужиц подворотных киноварь.
Я выхожу из маминой девятки —
и пулей к поселковому ларьку,
где тётя за бумажные десятки
кладет в пакет печенье к молоку.
Я прыгаю под ниточкой вольфрама,
а взрослые — им ой как хорошо!
А что такого сделал Фукуяма
и почему он на *** бы пошёл?
Я научаюсь счёту по бочонкам,
а буквам — по крутите барабан.
А что случилось с мамой мамонтёнка?
На спящий город опускается туман.
Нет. Нет. Не надо истекать гудроном.
Я помню разное, я помню, но сперва —
разлет крылатых простыней за домом,
в которые вбежала пацанва.
Страна, мы стали старше с того года.
Бог бережёт того, кто бережён,
а я рисую сеточки из йода —
и мы выходим из любых времён.
***
Такое время. Почитай Сунь-цзы.
Спроси, зачем наш мир потребен богу
И кто возьмёт эпоху под уздцы,
Чтоб вывести лихую на дорогу.
Такое время. Кто не без греха.
Пускай меня назначат виноватой, —
Порежусь краешком библейского стиха
И обмотаю душу стекловатой.
Такое время. Им и дорожим.
Другого нет. Как знать, какое будет.
Найдем себя среди ветвей гань-чжи
Или останемся с учителем Иуды.
Такое время. Как ни исчисляй,
На кухонных часах всё те же стрелки.
Зашторь окно. Допей холодный чай.
Вздохни о нас — и убери тарелки.
***
Найду себя над пропастью эпох, врасплох и невзначай.
Вся нежность — горстка хлебных крох, когда допили чай.
Проснусь, и выйду на перрон, и брошу вслед платок
Тем поездам, что вышли в путь из ведомственных строк.
Вся жизнь — неделя наперёд. Ничто не навсегда.
Ревут от взрывов небеса и плачет береста.
Пусть бросит камень в наши дни тот, кто непогрешим.
Я напишу тебе стихи про Крым и Третий Рим.
Избыток сердца на устах. Целуй меня во сне,
Чтоб я забыла навсегда о прожитой весне.
Проспись, сотри мой телефон, будь свят, как постный март.
Я знаю твой молитвослов. Никто не виноват.
2023
С таких времён, что господи избавь,
но я не помню траурные лица
и лужиц подворотных киноварь.
Я выхожу из маминой девятки —
и пулей к поселковому ларьку,
где тётя за бумажные десятки
кладет в пакет печенье к молоку.
Я прыгаю под ниточкой вольфрама,
а взрослые — им ой как хорошо!
А что такого сделал Фукуяма
и почему он на *** бы пошёл?
Я научаюсь счёту по бочонкам,
а буквам — по крутите барабан.
А что случилось с мамой мамонтёнка?
На спящий город опускается туман.
Нет. Нет. Не надо истекать гудроном.
Я помню разное, я помню, но сперва —
разлет крылатых простыней за домом,
в которые вбежала пацанва.
Страна, мы стали старше с того года.
Бог бережёт того, кто бережён,
а я рисую сеточки из йода —
и мы выходим из любых времён.
***
Такое время. Почитай Сунь-цзы.
Спроси, зачем наш мир потребен богу
И кто возьмёт эпоху под уздцы,
Чтоб вывести лихую на дорогу.
Такое время. Кто не без греха.
Пускай меня назначат виноватой, —
Порежусь краешком библейского стиха
И обмотаю душу стекловатой.
Такое время. Им и дорожим.
Другого нет. Как знать, какое будет.
Найдем себя среди ветвей гань-чжи
Или останемся с учителем Иуды.
Такое время. Как ни исчисляй,
На кухонных часах всё те же стрелки.
Зашторь окно. Допей холодный чай.
Вздохни о нас — и убери тарелки.
***
Найду себя над пропастью эпох, врасплох и невзначай.
Вся нежность — горстка хлебных крох, когда допили чай.
Проснусь, и выйду на перрон, и брошу вслед платок
Тем поездам, что вышли в путь из ведомственных строк.
Вся жизнь — неделя наперёд. Ничто не навсегда.
Ревут от взрывов небеса и плачет береста.
Пусть бросит камень в наши дни тот, кто непогрешим.
Я напишу тебе стихи про Крым и Третий Рим.
Избыток сердца на устах. Целуй меня во сне,
Чтоб я забыла навсегда о прожитой весне.
Проспись, сотри мой телефон, будь свят, как постный март.
Я знаю твой молитвослов. Никто не виноват.
2023
наведи
Серёжка
Август, Севастополь
Смотри выше!
Страна, мы стали старше с того года.
Бог бережёт того, кто бережён,
а я рисую сеточки из йода —
и мы выходим из любых времён.
***
Такое время. Почитай Сунь-цзы.
Спроси, зачем наш мир потребен богу
И кто возьмёт эпоху под уздцы,
Чтоб вывести лихую на дорогу.
Такое время. Кто не без греха.
Пускай меня назначат виноватой, —
Порежусь краешком библейского стиха
И обмотаю душу стекловатой.
Такое время. Им и дорожим.
Другого нет. Как знать, какое будет.
Найдем себя среди ветвей гань-чжи
Или останемся с учителем Иуды.
Такое время. Как ни исчисляй,
На кухонных часах всё те же стрелки.
Зашторь окно. Допей холодный чай.
Вздохни о нас — и убери тарелки.
***
Найду себя над пропастью эпох, врасплох и невзначай.
Вся нежность — горстка хлебных крох, когда допили чай.
Проснусь, и выйду на перрон, и брошу вслед платок
Тем поездам, что вышли в путь из ведомственных строк.
Вся жизнь — неделя наперёд. Ничто не навсегда.
Ревут от взрывов небеса и плачет береста.
Пусть бросит камень в наши дни тот, кто непогрешим.
Я напишу тебе стихи про Крым и Третий Рим.
Бог бережёт того, кто бережён,
а я рисую сеточки из йода —
и мы выходим из любых времён.
***
Такое время. Почитай Сунь-цзы.
Спроси, зачем наш мир потребен богу
И кто возьмёт эпоху под уздцы,
Чтоб вывести лихую на дорогу.
Такое время. Кто не без греха.
Пускай меня назначат виноватой, —
Порежусь краешком библейского стиха
И обмотаю душу стекловатой.
Такое время. Им и дорожим.
Другого нет. Как знать, какое будет.
Найдем себя среди ветвей гань-чжи
Или останемся с учителем Иуды.
Такое время. Как ни исчисляй,
На кухонных часах всё те же стрелки.
Зашторь окно. Допей холодный чай.
Вздохни о нас — и убери тарелки.
***
Найду себя над пропастью эпох, врасплох и невзначай.
Вся нежность — горстка хлебных крох, когда допили чай.
Проснусь, и выйду на перрон, и брошу вслед платок
Тем поездам, что вышли в путь из ведомственных строк.
Вся жизнь — неделя наперёд. Ничто не навсегда.
Ревут от взрывов небеса и плачет береста.
Пусть бросит камень в наши дни тот, кто непогрешим.
Я напишу тебе стихи про Крым и Третий Рим.
Я прыгаю под ниточкой вольфрама,
а взрослые — им ой как хорошо!
А что такого сделал Фукуяма
и почему он на *** бы пошёл?
Я научаюсь счёту по бочонкам,
а буквам — по крутите барабан.
А что случилось с мамой мамонтёнка?
На спящий город опускается туман.
а взрослые — им ой как хорошо!
А что такого сделал Фукуяма
и почему он на *** бы пошёл?
Я научаюсь счёту по бочонкам,
а буквам — по крутите барабан.
А что случилось с мамой мамонтёнка?
На спящий город опускается туман.
Я начинаюсь в чёрт-те что творится,
С таких времён, что господи избавь,
но я не помню траурные лица
и лужиц подворотных киноварь.
Я выхожу из маминой девятки —
и пулей к поселковому ларьку,
где тётя за бумажные десятки
кладет в пакет печенье к молоку.
С таких времён, что господи избавь,
но я не помню траурные лица
и лужиц подворотных киноварь.
Я выхожу из маминой девятки —
и пулей к поселковому ларьку,
где тётя за бумажные десятки
кладет в пакет печенье к молоку.
Триптих II
Я начинаюсь в чёрт-те что творится,
С таких времён, что господи избавь,
но я не помню траурные лица
и лужиц подворотных киноварь.
Я выхожу из маминой девятки —
и пулей к поселковому ларьку,
где тётя за бумажные десятки
кладет в пакет печенье к молоку.
Я прыгаю под ниточкой вольфрама,
а взрослые — им ой как хорошо!
А что такого сделал Фукуяма
и почему он на *** бы пошёл?
Я научаюсь счёту по бочонкам,
а буквам — по крутите барабан.
А что случилось с мамой мамонтёнка?
На спящий город опускается туман.
Нет. Нет. Не надо истекать гудроном.
Я помню разное, я помню, но сперва —
разлет крылатых простыней за домом,
в которые вбежала пацанва.
Страна, мы стали старше с того года.
Бог бережёт того, кто бережён,
а я рисую сеточки из йода —
и мы выходим из любых времён.
***
Такое время. Почитай Сунь-цзы.
Спроси, зачем наш мир потребен богу
И кто возьмёт эпоху под уздцы,
Чтоб вывести лихую на дорогу.
Такое время. Кто не без греха.
Пускай меня назначат виноватой, —
Порежусь краешком библейского стиха
И обмотаю душу стекловатой.
Такое время. Им и дорожим.
Другого нет. Как знать, какое будет.
Найдем себя среди ветвей гань-чжи
Или останемся с учителем Иуды.
Такое время. Как ни исчисляй,
На кухонных часах всё те же стрелки.
Зашторь окно. Допей холодный чай.
Вздохни о нас — и убери тарелки.
***
Найду себя над пропастью эпох, врасплох и невзначай.
Вся нежность — горстка хлебных крох, когда допили чай.
Проснусь, и выйду на перрон, и брошу вслед платок
Тем поездам, что вышли в путь из ведомственных строк.
Вся жизнь — неделя наперёд. Ничто не навсегда.
Ревут от взрывов небеса и плачет береста.
Пусть бросит камень в наши дни тот, кто непогрешим.
Я напишу тебе стихи про Крым и Третий Рим.
Избыток сердца на устах. Целуй меня во сне,
Чтоб я забыла навсегда о прожитой весне.
Проспись, сотри мой телефон, будь свят, как постный март.
Я знаю твой молитвослов. Никто не виноват.
2023
С таких времён, что господи избавь,
но я не помню траурные лица
и лужиц подворотных киноварь.
Я выхожу из маминой девятки —
и пулей к поселковому ларьку,
где тётя за бумажные десятки
кладет в пакет печенье к молоку.
Я прыгаю под ниточкой вольфрама,
а взрослые — им ой как хорошо!
А что такого сделал Фукуяма
и почему он на *** бы пошёл?
Я научаюсь счёту по бочонкам,
а буквам — по крутите барабан.
А что случилось с мамой мамонтёнка?
На спящий город опускается туман.
Нет. Нет. Не надо истекать гудроном.
Я помню разное, я помню, но сперва —
разлет крылатых простыней за домом,
в которые вбежала пацанва.
Страна, мы стали старше с того года.
Бог бережёт того, кто бережён,
а я рисую сеточки из йода —
и мы выходим из любых времён.
***
Такое время. Почитай Сунь-цзы.
Спроси, зачем наш мир потребен богу
И кто возьмёт эпоху под уздцы,
Чтоб вывести лихую на дорогу.
Такое время. Кто не без греха.
Пускай меня назначат виноватой, —
Порежусь краешком библейского стиха
И обмотаю душу стекловатой.
Такое время. Им и дорожим.
Другого нет. Как знать, какое будет.
Найдем себя среди ветвей гань-чжи
Или останемся с учителем Иуды.
Такое время. Как ни исчисляй,
На кухонных часах всё те же стрелки.
Зашторь окно. Допей холодный чай.
Вздохни о нас — и убери тарелки.
***
Найду себя над пропастью эпох, врасплох и невзначай.
Вся нежность — горстка хлебных крох, когда допили чай.
Проснусь, и выйду на перрон, и брошу вслед платок
Тем поездам, что вышли в путь из ведомственных строк.
Вся жизнь — неделя наперёд. Ничто не навсегда.
Ревут от взрывов небеса и плачет береста.
Пусть бросит камень в наши дни тот, кто непогрешим.
Я напишу тебе стихи про Крым и Третий Рим.
Избыток сердца на устах. Целуй меня во сне,
Чтоб я забыла навсегда о прожитой весне.
Проспись, сотри мой телефон, будь свят, как постный март.
Я знаю твой молитвослов. Никто не виноват.
2023
нажми
Серёжка
Август, Севастополь
Нет. Нет. Не надо истекать гудроном.
Я помню разное, я помню, но сперва —
разлет крылатых простыней за домом,
в которые вбежала пацанва.
Я помню разное, я помню, но сперва —
разлет крылатых простыней за домом,
в которые вбежала пацанва.
Избыток сердца на устах. Целуй меня во сне,
Чтоб я забыла навсегда о прожитой весне.
Проспись, сотри мой телефон, будь свят, как постный март.
Я знаю твой молитвослов. Никто не виноват.
2023
Чтоб я забыла навсегда о прожитой весне.
Проспись, сотри мой телефон, будь свят, как постный март.
Я знаю твой молитвослов. Никто не виноват.
2023
Триптих III
Так научи меня не плакать по ночам.
Пойдем нырять с одиннадцатой буны,
Пока приезжие гуляют по Сочам
И пьют вино под парусами шхуны.
Пойдем валяться в полдень на камнях
Без лежаков и даже полотенец,
Смешно болтать, привставши на локтях,
И замолкать, вгрызаясь в заусенец.
Пойдем туда, куда не добредёт
Торгаш с лотком горячей кукурузы.
Куда ни глянь, то ржавь, то тетрапод, —
Ну и зачем, скажи, нам Сиракузы?
Раздай по шесть, как в детстве раздавал.
Я слышу твои карты в крике чаек.
Какой же ты дурак, что проиграл.
Какая же я дура, что скучаю.
***
Я прошу тебя — дай мне льда
И прохладную дай ладонь.
Это рукописи не горят,
Им не страшен густой огонь.
Я не рукопись. Я жива.
Моё тело — пожар лесной.
Раскалённой небесной блесной
Солнце в кожу впилось, вросло;
Сок кизиловый на губах поцелуем
Своим спекло. Я прошу тебя —
С плеч моих сдуй колючий
Крапивный зной. Это южная
ворожба, это голос мой.
Миражи вдалеке дрожат.
Воздух сдавливает грудь.
Я прошу — на холодную простыню
Уложи. И позволь уснуть.
***
Мы ходили по этой дороге три тысячи раз:
Галька, пристань, блохастый пёс, волнорез, баркас.
Я иду в три тысячи первый. Иду одна.
Старый якорь, обездоленный без корабля,
Сиротинушкой ржавой на небо глядит со дна.
Мы забыты, как он. Наше прошлое — брег морской.
Мы дельфины, пойманные Москвой.
2016 – 2023
Пойдем нырять с одиннадцатой буны,
Пока приезжие гуляют по Сочам
И пьют вино под парусами шхуны.
Пойдем валяться в полдень на камнях
Без лежаков и даже полотенец,
Смешно болтать, привставши на локтях,
И замолкать, вгрызаясь в заусенец.
Пойдем туда, куда не добредёт
Торгаш с лотком горячей кукурузы.
Куда ни глянь, то ржавь, то тетрапод, —
Ну и зачем, скажи, нам Сиракузы?
Раздай по шесть, как в детстве раздавал.
Я слышу твои карты в крике чаек.
Какой же ты дурак, что проиграл.
Какая же я дура, что скучаю.
***
Я прошу тебя — дай мне льда
И прохладную дай ладонь.
Это рукописи не горят,
Им не страшен густой огонь.
Я не рукопись. Я жива.
Моё тело — пожар лесной.
Раскалённой небесной блесной
Солнце в кожу впилось, вросло;
Сок кизиловый на губах поцелуем
Своим спекло. Я прошу тебя —
С плеч моих сдуй колючий
Крапивный зной. Это южная
ворожба, это голос мой.
Миражи вдалеке дрожат.
Воздух сдавливает грудь.
Я прошу — на холодную простыню
Уложи. И позволь уснуть.
***
Мы ходили по этой дороге три тысячи раз:
Галька, пристань, блохастый пёс, волнорез, баркас.
Я иду в три тысячи первый. Иду одна.
Старый якорь, обездоленный без корабля,
Сиротинушкой ржавой на небо глядит со дна.
Мы забыты, как он. Наше прошлое — брег морской.
Мы дельфины, пойманные Москвой.
2016 – 2023
наведи
Смотри выше!
Раздай по шесть, как в детстве раздавал.
Я слышу твои карты в крике чаек.
Какой же ты дурак, что проиграл.
Какая же я дура, что скучаю.
Я слышу твои карты в крике чаек.
Какой же ты дурак, что проиграл.
Какая же я дура, что скучаю.
Пойдем валяться в полдень на камнях
Без лежаков и даже полотенец,
Смешно болтать, привставши на локтях,
И замолкать, вгрызаясь в заусенец.
Пойдем туда, куда не добредёт
Торгаш с лотком горячей кукурузы.
Куда ни глянь, то ржавь, то тетрапод, —
Ну и зачем, скажи, нам Сиракузы?
Без лежаков и даже полотенец,
Смешно болтать, привставши на локтях,
И замолкать, вгрызаясь в заусенец.
Пойдем туда, куда не добредёт
Торгаш с лотком горячей кукурузы.
Куда ни глянь, то ржавь, то тетрапод, —
Ну и зачем, скажи, нам Сиракузы?
Триптих III
Так научи меня не плакать по ночам.
Пойдем нырять с одиннадцатой буны,
Пока приезжие гуляют по Сочам
И пьют вино под парусами шхуны.
Пойдем валяться в полдень на камнях
Без лежаков и даже полотенец,
Смешно болтать, привставши на локтях,
И замолкать, вгрызаясь в заусенец.
Пойдем туда, куда не добредёт
Торгаш с лотком горячей кукурузы.
Куда ни глянь, то ржавь, то тетрапод, —
Ну и зачем, скажи, нам Сиракузы?
Раздай по шесть, как в детстве раздавал.
Я слышу твои карты в крике чаек.
Какой же ты дурак, что проиграл.
Какая же я дура, что скучаю.
***
Я прошу тебя — дай мне льда
И прохладную дай ладонь.
Это рукописи не горят,
Им не страшен густой огонь.
Я не рукопись. Я жива.
Моё тело — пожар лесной.
Раскалённой небесной блесной
Солнце в кожу впилось, вросло;
Сок кизиловый на губах поцелуем
Своим спекло. Я прошу тебя —
С плеч моих сдуй колючий
Крапивный зной. Это южная
ворожба, это голос мой.
Миражи вдалеке дрожат.
Воздух сдавливает грудь.
Я прошу — на холодную простыню
Уложи. И позволь уснуть.
***
Мы ходили по этой дороге три тысячи раз:
Галька, пристань, блохастый пёс, волнорез, баркас.
Я иду в три тысячи первый. Иду одна.
Старый якорь, обездоленный без корабля,
Сиротинушкой ржавой на небо глядит со дна.
Мы забыты, как он. Наше прошлое — брег морской.
Мы дельфины, пойманные Москвой.
2016 – 2023
Пойдем нырять с одиннадцатой буны,
Пока приезжие гуляют по Сочам
И пьют вино под парусами шхуны.
Пойдем валяться в полдень на камнях
Без лежаков и даже полотенец,
Смешно болтать, привставши на локтях,
И замолкать, вгрызаясь в заусенец.
Пойдем туда, куда не добредёт
Торгаш с лотком горячей кукурузы.
Куда ни глянь, то ржавь, то тетрапод, —
Ну и зачем, скажи, нам Сиракузы?
Раздай по шесть, как в детстве раздавал.
Я слышу твои карты в крике чаек.
Какой же ты дурак, что проиграл.
Какая же я дура, что скучаю.
***
Я прошу тебя — дай мне льда
И прохладную дай ладонь.
Это рукописи не горят,
Им не страшен густой огонь.
Я не рукопись. Я жива.
Моё тело — пожар лесной.
Раскалённой небесной блесной
Солнце в кожу впилось, вросло;
Сок кизиловый на губах поцелуем
Своим спекло. Я прошу тебя —
С плеч моих сдуй колючий
Крапивный зной. Это южная
ворожба, это голос мой.
Миражи вдалеке дрожат.
Воздух сдавливает грудь.
Я прошу — на холодную простыню
Уложи. И позволь уснуть.
***
Мы ходили по этой дороге три тысячи раз:
Галька, пристань, блохастый пёс, волнорез, баркас.
Я иду в три тысячи первый. Иду одна.
Старый якорь, обездоленный без корабля,
Сиротинушкой ржавой на небо глядит со дна.
Мы забыты, как он. Наше прошлое — брег морской.
Мы дельфины, пойманные Москвой.
2016 – 2023
Так научи меня не плакать по ночам.
Пойдем нырять с одиннадцатой буны,
Пока приезжие гуляют по Сочам
И пьют вино под парусами шхуны.
Пойдем нырять с одиннадцатой буны,
Пока приезжие гуляют по Сочам
И пьют вино под парусами шхуны.
***
Я прошу тебя — дай мне льда
И прохладную дай ладонь.
Это рукописи не горят,
Им не страшен густой огонь.
Я не рукопись. Я жива.
Моё тело — пожар лесной.
Раскалённой небесной блесной
Солнце в кожу впилось, вросло;
Сок кизиловый на губах поцелуем
Своим спекло. Я прошу тебя —
С плеч моих сдуй колючий
Крапивный зной. Это южная
ворожба, это голос мой.
Миражи вдалеке дрожат.
Воздух сдавливает грудь.
Я прошу — на холодную простыню
Уложи. И позволь уснуть.
***
Мы ходили по этой дороге три тысячи раз:
Галька, пристань, блохастый пёс, волнорез, баркас.
Я иду в три тысячи первый. Иду одна.
Старый якорь, обездоленный без корабля,
Сиротинушкой ржавой на небо глядит со дна.
Мы забыты, как он. Наше прошлое — брег морской.
Мы дельфины, пойманные Москвой.
2016 – 2023
Я прошу тебя — дай мне льда
И прохладную дай ладонь.
Это рукописи не горят,
Им не страшен густой огонь.
Я не рукопись. Я жива.
Моё тело — пожар лесной.
Раскалённой небесной блесной
Солнце в кожу впилось, вросло;
Сок кизиловый на губах поцелуем
Своим спекло. Я прошу тебя —
С плеч моих сдуй колючий
Крапивный зной. Это южная
ворожба, это голос мой.
Миражи вдалеке дрожат.
Воздух сдавливает грудь.
Я прошу — на холодную простыню
Уложи. И позволь уснуть.
***
Мы ходили по этой дороге три тысячи раз:
Галька, пристань, блохастый пёс, волнорез, баркас.
Я иду в три тысячи первый. Иду одна.
Старый якорь, обездоленный без корабля,
Сиротинушкой ржавой на небо глядит со дна.
Мы забыты, как он. Наше прошлое — брег морской.
Мы дельфины, пойманные Москвой.
2016 – 2023
нажми
Диптих I
И становится страшно,
когда, возвратившись в квартиру пустую,
понимаешь, что жизнь расходуешь вхолостую.
Замираешь в дверях, подпираешь плечом косяк:
если есть бедность смысла, то ты босяк.
Как же так получилось?
Где большая идея, куда ты её подевал?
Может быть, закатилась с монетами под диван?
Или в «Яндекс.Такси», зажатом в дорожной петле,
потерялась на заднем сидении Шевроле?
Уберёг бы её, оставаясь по пятницам дома:
размышлял бы, смотрел бы «Культуру», читал Теккерея,
но, когда присылают «Комфорт» по цене «Эконома»,
разве можно просиживать юность в кровати IKEА?
***
Ты всё думал, бездонна твоя душа.
Хочешь — пригоршнями выбирай.
Хочешь — черпай её, за ушатом ушат,
Переплёскивай через край.
Никогда не иссякнет, морям сродни,
Скольким людям бы ни излил.
А недавно ладони в неё окунул —
И нащупал лишь вязкий ил.
2016 – 2017
когда, возвратившись в квартиру пустую,
понимаешь, что жизнь расходуешь вхолостую.
Замираешь в дверях, подпираешь плечом косяк:
если есть бедность смысла, то ты босяк.
Как же так получилось?
Где большая идея, куда ты её подевал?
Может быть, закатилась с монетами под диван?
Или в «Яндекс.Такси», зажатом в дорожной петле,
потерялась на заднем сидении Шевроле?
Уберёг бы её, оставаясь по пятницам дома:
размышлял бы, смотрел бы «Культуру», читал Теккерея,
но, когда присылают «Комфорт» по цене «Эконома»,
разве можно просиживать юность в кровати IKEА?
***
Ты всё думал, бездонна твоя душа.
Хочешь — пригоршнями выбирай.
Хочешь — черпай её, за ушатом ушат,
Переплёскивай через край.
Никогда не иссякнет, морям сродни,
Скольким людям бы ни излил.
А недавно ладони в неё окунул —
И нащупал лишь вязкий ил.
2016 – 2017
Смотри выше!
Диптих I
И становится страшно,
когда, возвратившись в квартиру пустую,
понимаешь, что жизнь расходуешь вхолостую.
Замираешь в дверях, подпираешь плечом косяк:
если есть бедность смысла, то ты босяк.
Как же так получилось?
Где большая идея, куда ты её подевал?
Может быть, закатилась с монетами под диван?
Или в «Яндекс.Такси», зажатом в дорожной петле,
потерялась на заднем сидении Шевроле?
Уберёг бы её, оставаясь по пятницам дома:
размышлял бы, смотрел бы «Культуру», читал Теккерея,
но, когда присылают «Комфорт» по цене «Эконома»,
разве можно просиживать юность в кровати IKEА?
***
Ты всё думал, бездонна твоя душа.
Хочешь — пригоршнями выбирай.
Хочешь — черпай её, за ушатом ушат,
Переплёскивай через край.
Никогда не иссякнет, морям сродни,
Скольким людям бы ни излил.
А недавно ладони в неё окунул —
И нащупал лишь вязкий ил.
2016 – 2017
когда, возвратившись в квартиру пустую,
понимаешь, что жизнь расходуешь вхолостую.
Замираешь в дверях, подпираешь плечом косяк:
если есть бедность смысла, то ты босяк.
Как же так получилось?
Где большая идея, куда ты её подевал?
Может быть, закатилась с монетами под диван?
Или в «Яндекс.Такси», зажатом в дорожной петле,
потерялась на заднем сидении Шевроле?
Уберёг бы её, оставаясь по пятницам дома:
размышлял бы, смотрел бы «Культуру», читал Теккерея,
но, когда присылают «Комфорт» по цене «Эконома»,
разве можно просиживать юность в кровати IKEА?
***
Ты всё думал, бездонна твоя душа.
Хочешь — пригоршнями выбирай.
Хочешь — черпай её, за ушатом ушат,
Переплёскивай через край.
Никогда не иссякнет, морям сродни,
Скольким людям бы ни излил.
А недавно ладони в неё окунул —
И нащупал лишь вязкий ил.
2016 – 2017
И становится страшно,
когда, возвратившись в квартиру пустую,
понимаешь, что жизнь расходуешь вхолостую.
Замираешь в дверях, подпираешь плечом косяк:
если есть бедность смысла, то ты босяк.
Как же так получилось?
Где большая идея, куда ты её подевал?
Может быть, закатилась с монетами под диван?
Или в «Яндекс.Такси», зажатом в дорожной петле,
потерялась на заднем сидении Шевроле?
когда, возвратившись в квартиру пустую,
понимаешь, что жизнь расходуешь вхолостую.
Замираешь в дверях, подпираешь плечом косяк:
если есть бедность смысла, то ты босяк.
Как же так получилось?
Где большая идея, куда ты её подевал?
Может быть, закатилась с монетами под диван?
Или в «Яндекс.Такси», зажатом в дорожной петле,
потерялась на заднем сидении Шевроле?
Уберёг бы её, оставаясь по пятницам дома:
размышлял бы, смотрел бы «Культуру», читал Теккерея,
но, когда присылают «Комфорт» по цене «Эконома»,
разве можно просиживать юность в кровати IKEА?
***
Ты всё думал, бездонна твоя душа.
Хочешь — пригоршнями выбирай.
Хочешь — черпай её, за ушатом ушат,
Переплёскивай через край.
Никогда не иссякнет, морям сродни,
Скольким людям бы ни излил.
А недавно ладони в неё окунул —
И нащупал лишь вязкий ил.
2016 – 2017
размышлял бы, смотрел бы «Культуру», читал Теккерея,
но, когда присылают «Комфорт» по цене «Эконома»,
разве можно просиживать юность в кровати IKEА?
***
Ты всё думал, бездонна твоя душа.
Хочешь — пригоршнями выбирай.
Хочешь — черпай её, за ушатом ушат,
Переплёскивай через край.
Никогда не иссякнет, морям сродни,
Скольким людям бы ни излил.
А недавно ладони в неё окунул —
И нащупал лишь вязкий ил.
2016 – 2017
На озере Ханка
В дальних далях, на озере Ханка,
Где дрожат на ветру камыши,
Подбегали к сухой китаянке
Гулкой, пёстрой гурьбой малыши.
Им границы неведомы были,
И мечты их все были о том,
Чтобы их, почерневших от пыли,
Приложили к груди с молоком.
Я имён их восточных не знаю,
Но я знаю, что был среди них
Мальчик Гриша с советских окраин,
Дед мой Гриша бывал среди них.
Той же пёстрой гурьбой до Ильинки
Добегут — и на сельском дворе
Мать в намокшей от пота косынке
Грудь подставит чужой детворе.
Нет картины спокойней и тише,
Нет мерила для мира светлей,
Чем рассказывал дедушка Гриша
В майский день, приобняв дочерей.
Май, 2023
Где дрожат на ветру камыши,
Подбегали к сухой китаянке
Гулкой, пёстрой гурьбой малыши.
Им границы неведомы были,
И мечты их все были о том,
Чтобы их, почерневших от пыли,
Приложили к груди с молоком.
Я имён их восточных не знаю,
Но я знаю, что был среди них
Мальчик Гриша с советских окраин,
Дед мой Гриша бывал среди них.
Той же пёстрой гурьбой до Ильинки
Добегут — и на сельском дворе
Мать в намокшей от пота косынке
Грудь подставит чужой детворе.
Нет картины спокойней и тише,
Нет мерила для мира светлей,
Чем рассказывал дедушка Гриша
В майский день, приобняв дочерей.
Май, 2023
Баб Рая, баб Надя
Дед Гриша, Танечка, Галочка, прабабушка Лукерья
Дед Гриша, Танечка, Галочка, прабабушка Лукерья
Смотри выше!
На озере Ханка
В дальних далях, на озере Ханка,
Где дрожат на ветру камыши,
Подбегали к сухой китаянке
Гулкой, пёстрой гурьбой малыши.
Им границы неведомы были,
И мечты их все были о том,
Чтобы их, почерневших от пыли,
Приложили к груди с молоком.
Я имён их восточных не знаю,
Но я знаю, что был среди них
Мальчик Гриша с советских окраин,
Дед мой Гриша бывал среди них.
Той же пёстрой гурьбой до Ильинки
Добегут — и на сельском дворе
Мать в намокшей от пота косынке
Грудь подставит чужой детворе.
Нет картины спокойней и тише,
Нет мерила для мира светлей,
Чем рассказывал дедушка Гриша
В майский день, приобняв дочерей.
Май, 2023
Где дрожат на ветру камыши,
Подбегали к сухой китаянке
Гулкой, пёстрой гурьбой малыши.
Им границы неведомы были,
И мечты их все были о том,
Чтобы их, почерневших от пыли,
Приложили к груди с молоком.
Я имён их восточных не знаю,
Но я знаю, что был среди них
Мальчик Гриша с советских окраин,
Дед мой Гриша бывал среди них.
Той же пёстрой гурьбой до Ильинки
Добегут — и на сельском дворе
Мать в намокшей от пота косынке
Грудь подставит чужой детворе.
Нет картины спокойней и тише,
Нет мерила для мира светлей,
Чем рассказывал дедушка Гриша
В майский день, приобняв дочерей.
Май, 2023
Им границы неведомы были,
И мечты их все были о том,
Чтобы их, почерневших от пыли,
Приложили к груди с молоком.
Я имён их восточных не знаю,
Но я знаю, что был среди них
Мальчик Гриша с советских окраин,
Дед мой Гриша бывал среди них.
Той же пёстрой гурьбой до Ильинки
Добегут — и на сельском дворе
Мать в намокшей от пота косынке
Грудь подставит чужой детворе.
Нет картины спокойней и тише,
Нет мерила для мира светлей,
Чем рассказывал дедушка Гриша
В майский день, приобняв дочерей.
Май, 2023
И мечты их все были о том,
Чтобы их, почерневших от пыли,
Приложили к груди с молоком.
Я имён их восточных не знаю,
Но я знаю, что был среди них
Мальчик Гриша с советских окраин,
Дед мой Гриша бывал среди них.
Той же пёстрой гурьбой до Ильинки
Добегут — и на сельском дворе
Мать в намокшей от пота косынке
Грудь подставит чужой детворе.
Нет картины спокойней и тише,
Нет мерила для мира светлей,
Чем рассказывал дедушка Гриша
В майский день, приобняв дочерей.
Май, 2023
Баб Рая, баб Надя
Дед Гриша, Танечка, Галочка, прабабушка Лукерья
Дед Гриша, Танечка, Галочка, прабабушка Лукерья
В дальних далях, на озере Ханка,
Где дрожат на ветру камыши,
Подбегали к сухой китаянке
Гулкой, пёстрой гурьбой малыши.
Где дрожат на ветру камыши,
Подбегали к сухой китаянке
Гулкой, пёстрой гурьбой малыши.
Россия — вечная метель
Россия — вечная метель.
Особый путь — отсель досель.
Ни зги. Идёшь на лай дворняжки.
В карманах только рыхлый снег,
Подтаяв, обжигает ляжки.
Зима. Сочельник. Карусель.
Москва под праздничным нарядом.
У стен Кремля примёрзнув задом
К пластмассовой спине коня,
По кругу мчишься к Китеж-граду.
Домчишься — вряд ли.
Слезть — нельзя.
Ноябрь, 2016
Особый путь — отсель досель.
Ни зги. Идёшь на лай дворняжки.
В карманах только рыхлый снег,
Подтаяв, обжигает ляжки.
Зима. Сочельник. Карусель.
Москва под праздничным нарядом.
У стен Кремля примёрзнув задом
К пластмассовой спине коня,
По кругу мчишься к Китеж-граду.
Домчишься — вряд ли.
Слезть — нельзя.
Ноябрь, 2016
Смотри выше!
Россия — вечная метель
Россия — вечная метель.
Особый путь — отсель досель.
Ни зги. Идёшь на лай дворняжки.
В карманах только рыхлый снег,
Подтаяв, обжигает ляжки.
Зима. Сочельник. Карусель.
Москва под праздничным нарядом.
У стен Кремля примёрзнув задом
К пластмассовой спине коня,
По кругу мчишься к Китеж-граду.
Домчишься — вряд ли.
Слезть — нельзя.
Ноябрь, 2016
Особый путь — отсель досель.
Ни зги. Идёшь на лай дворняжки.
В карманах только рыхлый снег,
Подтаяв, обжигает ляжки.
Зима. Сочельник. Карусель.
Москва под праздничным нарядом.
У стен Кремля примёрзнув задом
К пластмассовой спине коня,
По кругу мчишься к Китеж-граду.
Домчишься — вряд ли.
Слезть — нельзя.
Ноябрь, 2016
На мизинчиках
Кровь на коленке, футболка с плеча Спайдермена,
Воланчик в ладони, и чёлка прилипла ко лбу.
Если загонят домой, остановится время.
«Ещё пять минут!» — ещё пять минут, пять минут.
Мечта — это книжка про Гарри и новые фишки.
Герой — это Зена. Любовь — молодой Оби-Ван.
Добро — подливать молоко сероухому Тишке,
А счастье — листать вместе с мамой журнал «Караван».
Веранда, обои в цветочек, черта над макушкой.
Однажды я встану к стене вся суха и седа.
Любая вражда непременно окончится дружбой.
Возьми мой мизинец — и не отпускай никогда.
Май, 2021
Воланчик в ладони, и чёлка прилипла ко лбу.
Если загонят домой, остановится время.
«Ещё пять минут!» — ещё пять минут, пять минут.
Мечта — это книжка про Гарри и новые фишки.
Герой — это Зена. Любовь — молодой Оби-Ван.
Добро — подливать молоко сероухому Тишке,
А счастье — листать вместе с мамой журнал «Караван».
Веранда, обои в цветочек, черта над макушкой.
Однажды я встану к стене вся суха и седа.
Любая вражда непременно окончится дружбой.
Возьми мой мизинец — и не отпускай никогда.
Май, 2021
Тишка
Смотри выше!
На мизинчиках
Кровь на коленке, футболка с плеча Спайдермена,
Воланчик в ладони, и чёлка прилипла ко лбу.
Если загонят домой, остановится время.
«Ещё пять минут!» — ещё пять минут, пять минут.
Мечта — это книжка про Гарри и новые фишки.
Герой — это Зена. Любовь — молодой Оби-Ван.
Добро — подливать молоко сероухому Тишке,
А счастье — листать вместе с мамой журнал «Караван».
Веранда, обои в цветочек, черта над макушкой.
Однажды я встану к стене вся суха и седа.
Любая вражда непременно окончится дружбой.
Возьми мой мизинец — и не отпускай никогда.
Май, 2021
Воланчик в ладони, и чёлка прилипла ко лбу.
Если загонят домой, остановится время.
«Ещё пять минут!» — ещё пять минут, пять минут.
Мечта — это книжка про Гарри и новые фишки.
Герой — это Зена. Любовь — молодой Оби-Ван.
Добро — подливать молоко сероухому Тишке,
А счастье — листать вместе с мамой журнал «Караван».
Веранда, обои в цветочек, черта над макушкой.
Однажды я встану к стене вся суха и седа.
Любая вражда непременно окончится дружбой.
Возьми мой мизинец — и не отпускай никогда.
Май, 2021
Кровь на коленке, футболка с плеча Спайдермена,
Воланчик в ладони, и чёлка прилипла ко лбу.
Если загонят домой, остановится время.
«Ещё пять минут!» — ещё пять минут, пять минут.
Воланчик в ладони, и чёлка прилипла ко лбу.
Если загонят домой, остановится время.
«Ещё пять минут!» — ещё пять минут, пять минут.
Мечта — это книжка про Гарри и новые фишки.
Герой — это Зена. Любовь — молодой Оби-Ван.
Добро — подливать молоко сероухому Тишке,
А счастье — листать вместе с мамой журнал «Караван».
Герой — это Зена. Любовь — молодой Оби-Ван.
Добро — подливать молоко сероухому Тишке,
А счастье — листать вместе с мамой журнал «Караван».
Веранда, обои в цветочек, черта над макушкой.
Однажды я встану к стене вся суха и седа.
Любая вражда непременно окончится дружбой.
Возьми мой мизинец — и не отпускай никогда.
Май, 2021
Однажды я встану к стене вся суха и седа.
Любая вражда непременно окончится дружбой.
Возьми мой мизинец — и не отпускай никогда.
Май, 2021
Тишка
Храни меня
Храни меня от нечего терять,
На чёрный день, на случай, на авось,
А я куплю в линеечку тетрадь
И буду в ней писать то вкривь, то вкось.
Храни меня, как кубик на шесть букв,
Как азбуку, как жили-были в сказке,
Как парту с палимпсестом первых чувств,
Когда царапаешь своё поверх замазки.
Храни меня, как книжку в закромах,
От жалко выкинуть, от ладно уж, пусть будет,
А если я запутаюсь в словах,
Поправь меня, с улыбкой, на полях.
С кем не бывает. Мы на то и люди.
2023
На чёрный день, на случай, на авось,
А я куплю в линеечку тетрадь
И буду в ней писать то вкривь, то вкось.
Храни меня, как кубик на шесть букв,
Как азбуку, как жили-были в сказке,
Как парту с палимпсестом первых чувств,
Когда царапаешь своё поверх замазки.
Храни меня, как книжку в закромах,
От жалко выкинуть, от ладно уж, пусть будет,
А если я запутаюсь в словах,
Поправь меня, с улыбкой, на полях.
С кем не бывает. Мы на то и люди.
2023
Смотри выше!
Храни меня
Храни меня от нечего терять,
На чёрный день, на случай, на авось,
А я куплю в линеечку тетрадь
И буду в ней писать то вкривь, то вкось.
Храни меня, как кубик на шесть букв,
Как азбуку, как жили-были в сказке,
Как парту с палимпсестом первых чувств,
Когда царапаешь своё поверх замазки.
Храни меня, как книжку в закромах,
От жалко выкинуть, от ладно уж, пусть будет,
А если я запутаюсь в словах,
Поправь меня, с улыбкой, на полях.
С кем не бывает. Мы на то и люди.
2023
На чёрный день, на случай, на авось,
А я куплю в линеечку тетрадь
И буду в ней писать то вкривь, то вкось.
Храни меня, как кубик на шесть букв,
Как азбуку, как жили-были в сказке,
Как парту с палимпсестом первых чувств,
Когда царапаешь своё поверх замазки.
Храни меня, как книжку в закромах,
От жалко выкинуть, от ладно уж, пусть будет,
А если я запутаюсь в словах,
Поправь меня, с улыбкой, на полях.
С кем не бывает. Мы на то и люди.
2023
Купола под сутаной из инея
Купола под сутаной из инея.
Поцелуи стирают с иконы.
Когда, Боже, скрестишь Ты две линии,
Рассечённые наши ладони?
Тишина. Только старая Марфа
Хрипло шепчет в церковную стынь:
— Я промерзла без зимнего шарфа.
— Забирай, Марфа, мой палантин.
Входит мальчик. Чумазые руки.
На галошах застыл грязный лёд.
Свод съедает шагов его звуки.
Он бесшумно под сводом бредёт.
На губах — крошки пресной облатки.
— Тёть, мне пальчикам холодно там.
— Забирай, мне не к спеху перчатки.
— Тёть, спасибо, я маме отдам.
Входит женщина. В спину ей — стужа.
Гаснет свечка в шершавых руках.
— Со здоровьем всё плохо у мужа.
И молитву твердит впопыхах.
Просит, чтоб сберегли от кончины.
— Денег нет. Без лекарств совсем слёг.
Всхлипнет, слёзы втирая в морщины.
— Забирайте, вот мой кошелёк.
Входит дед. Рыжебровый, в веснушках.
Крест протер, обмотав в рукаве.
— Внук летал на военных на «сушках».
Их подбили. Больница — в Москве.
Мне к нему не попасть, не добраться.
Мне так нужно туда, в лазарет.
За окном начал сумрак сгущаться.
— Забирай, дед, и ты мой билет.
Входит он, полон скверн и веселья.
Обнимает, как друга, за плечи.
— Как, душа моя, ты с новоселья?
Жизнь тебя закаляет и лечит?
— Ты пришел в Его дом. — Ну и что же?
Ты ведь тоже сюда приползла.
Обходиться, ты знаешь, негоже
Без надёжного мудрого Зла.
Душка, брось! Мы твоими грешками
Согревались на зиму вперёд.
Их таскали, как уголь, мешками,
А теперь меня холод дерёт!
Что с тобой, моя девочка, стало?
Забери, что ты здесь раздала.
Им всегда и всего будет мало.
Так раздать себя можно дотла.
Нам же так хорошо было вместе!
Он ни славы не даст, ни любви,
Ни жестокой, но праведной мести.
Я могу. Мне в плечо пореви.
Твои слезы мне горше, чем ладан.
Я любил твой ребяческий взгляд.
Всё ж грешишь помаленьку, и ладно,
Отступлю от тебя до коляд.
Тишина. Марфа дремлет на лавке.
Входит Он эхом спетых псалмов.
— Ангелина, здесь суть не в убавке
Человеческих злоб и грехов.
— Тогда в чём? Я устала. Скажи мне.
— Подожди. Он придёт к тебе сам.
— Одиноко Твоей Ангелине.
Промолчал — и ушёл в другой храм.
Тишина. Только с тёплой ладони,
Как кагор, каплет тёмная кровь.
Поцелуи все стёрли с иконы.
Что, скажи, мне отдать за любовь?
Декабрь, 2014
Поцелуи стирают с иконы.
Когда, Боже, скрестишь Ты две линии,
Рассечённые наши ладони?
Тишина. Только старая Марфа
Хрипло шепчет в церковную стынь:
— Я промерзла без зимнего шарфа.
— Забирай, Марфа, мой палантин.
Входит мальчик. Чумазые руки.
На галошах застыл грязный лёд.
Свод съедает шагов его звуки.
Он бесшумно под сводом бредёт.
На губах — крошки пресной облатки.
— Тёть, мне пальчикам холодно там.
— Забирай, мне не к спеху перчатки.
— Тёть, спасибо, я маме отдам.
Входит женщина. В спину ей — стужа.
Гаснет свечка в шершавых руках.
— Со здоровьем всё плохо у мужа.
И молитву твердит впопыхах.
Просит, чтоб сберегли от кончины.
— Денег нет. Без лекарств совсем слёг.
Всхлипнет, слёзы втирая в морщины.
— Забирайте, вот мой кошелёк.
Входит дед. Рыжебровый, в веснушках.
Крест протер, обмотав в рукаве.
— Внук летал на военных на «сушках».
Их подбили. Больница — в Москве.
Мне к нему не попасть, не добраться.
Мне так нужно туда, в лазарет.
За окном начал сумрак сгущаться.
— Забирай, дед, и ты мой билет.
Входит он, полон скверн и веселья.
Обнимает, как друга, за плечи.
— Как, душа моя, ты с новоселья?
Жизнь тебя закаляет и лечит?
— Ты пришел в Его дом. — Ну и что же?
Ты ведь тоже сюда приползла.
Обходиться, ты знаешь, негоже
Без надёжного мудрого Зла.
Душка, брось! Мы твоими грешками
Согревались на зиму вперёд.
Их таскали, как уголь, мешками,
А теперь меня холод дерёт!
Что с тобой, моя девочка, стало?
Забери, что ты здесь раздала.
Им всегда и всего будет мало.
Так раздать себя можно дотла.
Нам же так хорошо было вместе!
Он ни славы не даст, ни любви,
Ни жестокой, но праведной мести.
Я могу. Мне в плечо пореви.
Твои слезы мне горше, чем ладан.
Я любил твой ребяческий взгляд.
Всё ж грешишь помаленьку, и ладно,
Отступлю от тебя до коляд.
Тишина. Марфа дремлет на лавке.
Входит Он эхом спетых псалмов.
— Ангелина, здесь суть не в убавке
Человеческих злоб и грехов.
— Тогда в чём? Я устала. Скажи мне.
— Подожди. Он придёт к тебе сам.
— Одиноко Твоей Ангелине.
Промолчал — и ушёл в другой храм.
Тишина. Только с тёплой ладони,
Как кагор, каплет тёмная кровь.
Поцелуи все стёрли с иконы.
Что, скажи, мне отдать за любовь?
Декабрь, 2014
Купола под сутаной из инея
Купола под сутаной из инея.
Поцелуи стирают с иконы.
Когда, Боже, скрестишь Ты две линии,
Рассечённые наши ладони?
Тишина. Только старая Марфа
Хрипло шепчет в церковную стынь:
— Я промерзла без зимнего шарфа.
— Забирай, Марфа, мой палантин.
Входит мальчик. Чумазые руки.
На галошах застыл грязный лёд.
Свод съедает шагов его звуки.
Он бесшумно под сводом бредёт.
На губах — крошки пресной облатки.
— Тёть, мне пальчикам холодно там.
— Забирай, мне не к спеху перчатки.
— Тёть, спасибо, я маме отдам.
Входит женщина. В спину ей — стужа.
Гаснет свечка в шершавых руках.
— Со здоровьем всё плохо у мужа.
И молитву твердит впопыхах.
Просит, чтоб сберегли от кончины.
— Денег нет. Без лекарств совсем слёг.
Всхлипнет, слёзы втирая в морщины.
— Забирайте, вот мой кошелёк.
Входит дед. Рыжебровый, в веснушках.
Крест протер, обмотав в рукаве.
— Внук летал на военных на «сушках».
Их подбили. Больница — в Москве.
Мне к нему не попасть, не добраться.
Мне так нужно туда, в лазарет.
За окном начал сумрак сгущаться.
— Забирай, дед, и ты мой билет.
Входит он, полон скверн и веселья.
Обнимает, как друга, за плечи.
— Как, душа моя, ты с новоселья?
Жизнь тебя закаляет и лечит?
— Ты пришел в Его дом. — Ну и что же?
Ты ведь тоже сюда приползла.
Обходиться, ты знаешь, негоже
Без надёжного мудрого Зла.
Душка, брось! Мы твоими грешками
Согревались на зиму вперёд.
Их таскали, как уголь, мешками,
А теперь меня холод дерёт!
Что с тобой, моя девочка, стало?
Забери, что ты здесь раздала.
Им всегда и всего будет мало.
Так раздать себя можно дотла.
Нам же так хорошо было вместе!
Он ни славы не даст, ни любви,
Ни жестокой, но праведной мести.
Я могу. Мне в плечо пореви.
Твои слезы мне горше, чем ладан.
Я любил твой ребяческий взгляд.
Всё ж грешишь помаленьку, и ладно,
Отступлю от тебя до коляд.
Тишина. Марфа дремлет на лавке.
Входит Он эхом спетых псалмов.
— Ангелина, здесь суть не в убавке
Человеческих злоб и грехов.
— Тогда в чём? Я устала. Скажи мне.
— Подожди. Он придёт к тебе сам.
— Одиноко Твоей Ангелине.
Промолчал — и ушёл в другой храм.
Тишина. Только с тёплой ладони,
Как кагор, каплет тёмная кровь.
Поцелуи все стёрли с иконы.
Что, скажи, мне отдать за любовь?
Декабрь, 2014
Поцелуи стирают с иконы.
Когда, Боже, скрестишь Ты две линии,
Рассечённые наши ладони?
Тишина. Только старая Марфа
Хрипло шепчет в церковную стынь:
— Я промерзла без зимнего шарфа.
— Забирай, Марфа, мой палантин.
Входит мальчик. Чумазые руки.
На галошах застыл грязный лёд.
Свод съедает шагов его звуки.
Он бесшумно под сводом бредёт.
На губах — крошки пресной облатки.
— Тёть, мне пальчикам холодно там.
— Забирай, мне не к спеху перчатки.
— Тёть, спасибо, я маме отдам.
Входит женщина. В спину ей — стужа.
Гаснет свечка в шершавых руках.
— Со здоровьем всё плохо у мужа.
И молитву твердит впопыхах.
Просит, чтоб сберегли от кончины.
— Денег нет. Без лекарств совсем слёг.
Всхлипнет, слёзы втирая в морщины.
— Забирайте, вот мой кошелёк.
Входит дед. Рыжебровый, в веснушках.
Крест протер, обмотав в рукаве.
— Внук летал на военных на «сушках».
Их подбили. Больница — в Москве.
Мне к нему не попасть, не добраться.
Мне так нужно туда, в лазарет.
За окном начал сумрак сгущаться.
— Забирай, дед, и ты мой билет.
Входит он, полон скверн и веселья.
Обнимает, как друга, за плечи.
— Как, душа моя, ты с новоселья?
Жизнь тебя закаляет и лечит?
— Ты пришел в Его дом. — Ну и что же?
Ты ведь тоже сюда приползла.
Обходиться, ты знаешь, негоже
Без надёжного мудрого Зла.
Душка, брось! Мы твоими грешками
Согревались на зиму вперёд.
Их таскали, как уголь, мешками,
А теперь меня холод дерёт!
Что с тобой, моя девочка, стало?
Забери, что ты здесь раздала.
Им всегда и всего будет мало.
Так раздать себя можно дотла.
Нам же так хорошо было вместе!
Он ни славы не даст, ни любви,
Ни жестокой, но праведной мести.
Я могу. Мне в плечо пореви.
Твои слезы мне горше, чем ладан.
Я любил твой ребяческий взгляд.
Всё ж грешишь помаленьку, и ладно,
Отступлю от тебя до коляд.
Тишина. Марфа дремлет на лавке.
Входит Он эхом спетых псалмов.
— Ангелина, здесь суть не в убавке
Человеческих злоб и грехов.
— Тогда в чём? Я устала. Скажи мне.
— Подожди. Он придёт к тебе сам.
— Одиноко Твоей Ангелине.
Промолчал — и ушёл в другой храм.
Тишина. Только с тёплой ладони,
Как кагор, каплет тёмная кровь.
Поцелуи все стёрли с иконы.
Что, скажи, мне отдать за любовь?
Декабрь, 2014
